Предыдущая часть - здесь.
_________________________________________________________________________
читать дальше
* * *
31 августа 1861 года.
Сегодня первый день моей новой, настоящей жизни. Сегодня у меня родился сын. Прежде мое существование представляется мне не столь значительным, но это я посчитал достойным своего рода летописи. Поэтому и завел этот дневник. И вот первая запись. Мы с Амандой так мечтали о ребенке. Она отчего-то была уверена, что родится мальчик, и я заразился ее спокойной уверенностью. Мы даже заранее выбрали имя – Эдвард. Поистине королевское.
Потом шло множество записей, посвященных едва ли не каждому вздоху младенца и наполненных свойственным молодым родителям восторгом настоящих пионеров. Я пропускала по нескольку месяцев, зачитывая вслух лишь наиболее любопытные с моей точки зрения моменты, а также замечания Ричарда, касающиеся его работы в некоем конструкторском бюро, пока наконец эта тетрадь не кончилась. В начале следующей тетради Эдварду было около пяти лет. Здесь впервые появилось упоминание о способностях мальчика как художника.
12 мая 1866 года.
Эдвард проявляет поразительную чуткость к миру. Он способен запомнить любое место, где они бывают с матерью, и после по памяти нарисовать его – с соблюдением перспектив и пропорций, какие не встретишь и у иных взрослых, - дополнив и населив его причудливыми зданиями, существами и растениями. Недавно я с изумлением – и с великим трудом – узнал наш родной Стерлинг. При некоторой наивности, характерной для детского рисунка, он, тем не менее, прекрасно изобразил улицы и мост. Но рисунок был полон причудливых созданий – крылатых кошек, сиреневых рогатых лошадей и полосатых медведей с перепончатыми лапами. Все они в шляпах и с зонтиками прогуливались перед стрельчатыми и крутобокими домами голубого и желтого кирпича. Клянусь, я бы решил, что Эдвард прочел сочинение мистера Кэррола, если бы не был твердо уверен, что Аманда не читала ему ничего подобного, а сам Эдвард не мог достать книгу из запертого шкафа.
В дальнейшем я также не стала подробно зачитывать каждую запись в дневнике, останавливаясь по-прежнему лишь на тех, которые казались интересными.
6 марта 1872 года.
Мы переехали в Лондон: мне предложили лучшее место, так что наше семейство смогло позволить себе жить в столице. Мы остановились у дяди Аманды – он держит книжную лавку, квартира над которой также принадлежит ему; а так как мистер Бэскот – старый холостяк, то наше присутствие оказалось ему только в радость. Что же касается Эдварда, то он в буквальном смысле поселился в магазине и не собирается покидать его, пока не прочтет все книги, в нем содержащиеся. Сперва я хотел отдать его в школу, но Аманда воспротивилась, и дядя поддержал ее, заявив, что сам прекрасно обучит мальчика. В конце концов сошлись на том, что я найму для Эдварда учителя рисования.
5 сентября 1878 года.
Эдвард хочет стать художником, и его решение, по всей видимости, твердо. Даже бедный и унылый вид Милсона, его учителя, не может поколебать его уверенность. Аманда заламывает руки и рыдает, ежевечерне умоляя меня, чтобы я уговорил Эдварда подумать о карьере архитектора, которая представляется ей более престижной. Что до меня, то я не знаю, что думать, как поступить. С одной стороны, мне импонирует твердость сына, в котором все чаще проступают черты моего характера (я уж было всерьез опасался, что мать воспитала его по своему образу и подобию, сделав слишком мягким и мечтательным для юноши). Но с другой стороны, я не понаслышке знаю, как трудно пробиться в жизни, если следуешь исключительно велениям своего сердца: как тяжко мне было первое время, никому не известному мелкому инженеришке. Поскольку я отказался получить, подобно отцу и брату, юридическое образование, то почти не получал от них поддержки. С каким трудом отец Аманды дал согласие на наш брак – ведь я был не преуспевающим адвокатом с известной фамилией, а витающим в облаках изобретателем без гроша в кармане.
В то время я даже думал иногда перебраться в Америку, эту благословенную страну великих возможностей, где рассчитывал стать «человеком, который сделал себя сам». Однако Аманда стала моей женой, а вскоре в США разразилась гражданская война, и я возблагодарил бога, что остался в родной Англии.
17 ноября 1879 года.
Эдвард поступил! Теперь он студент школы Королевской академии искусств. Аманда, похоже, смирилась с тем, что наш любимый сын станет живописцем. Я же, поразмыслив, пришел к выводу, что всякий человек имеет право идти своей дорогой, стезей, которую он выбрал сам. И пусть мое сердце сжимается при мысли о трудностях, которые встретит Эдвард на этом пути, но зато я не услышу от него горестных упреков в том, что, выбрав за него, я лишил его душу устремлений, а жизнь – смысла. Потому что живопись – это сам Эдвард. Даже в минуты раздумий он умудряется делать невероятно точные и выразительные наброски.
24 июля 1884 года.
Мы снова переехали. Прибыль от патентов на мои изобретения оказалась столь велика, что у нас появился небольшой штат слуг и собственный выезд. Аманда радуется, как ребенок: все эти блистательные семейства высшего света, которые прежде не обращали на нас внимания, теперь наперебой шлют приглашения на приемы. Мне приходится сопровождать ее, хотя один бог знает, насколько мне не по душе все это дутое лицемерие. К счастью, Эдварду пока удается избежать этой муки – он оправдывается тем, что учеба и выставки съедают все его время. Правда, перед матерью он умалчивает, что выставка была всего одна, и его необычные картины приняли довольно прохладно. Впрочем, это не помешало Эдварду получить заказ на портрет. Он признался мне по секрету, что заказчик, владелец банка «Уорден и сыновья» мистер Уорден - дядя его приятеля Джона. Дядя будто бы любит представлять себя благодетелем и поддерживать юные дарования. Единственное условие – чтобы не было никаких крылатых кошек. Мое разыгравшееся воображение в ту же секунду подбросило мне образ тучного представительного банкира в окружении крылатых кошек. Я не помню, чтобы когда-нибудь так смеялся. Эдвард пообещал, что специально для меня пририсует их на каком-нибудь эскизе будущей работы.
8 мая 1885 года.
Мистер Уорден остался весьма доволен работой Эдварда. Он даже пригласил его на бал, устраиваемый им в честь шестнадцатилетия дочери. Это будет первый бал в новом Сезоне. Эдвард очень волнуется: кажется, он совсем перестал спать.
3 июля 1885 года.
Определенно, наш сын влюбился. И я точно знаю, в кого – в мисс Мэри Уорден. Эдвард целыми днями только о ней и говорит. Посвящает ей рисунки и, кажется, пишет стихи. Надеюсь, ему не придется столкнуться с тем неприятием, с которым когда-то столкнулся я – отец Мэри известен как человек довольно прогрессивных взглядов, и пусть сам Эдвард пока не очень успешен на поприще живописи, но благодаря моим успехам, он считается хорошей партией. Думаю, стоит ждать скорой помолвки, если только нерешительность Эдварда не сослужит ему дурную службу. В таких делах он все еще слишком походит на мать. Аманда долго боялась пойти против воли отца.
27 марта 1886 года.
Эдвард стал частым гостем в доме Уорденов. Иногда у меня складывается впечатление, что он бывает там чаще, чем в родном доме. Я не сомневаюсь, что этим летом следует ждать помолвки. Если бы только не его нерешительность! Думаю, нужно серьезно поговорить с ним. Я видел мисс Мэри на одном из приемов, и она показалась мне весьма ветреной особой. Кроме того, она красива и всегда окружена множеством поклонников, многие из которых могут показаться мистеру Уордену куда более выгодной парой для дочери, нежели начинающий художник.
11 августа 1886 года.
Наконец-то! Эдвард попросил руки Мэри, и она согласилась. Я прежде не видел в его глазах такого счастья. Кажется, улыбка поселилась не только на его лице, но и во всех членах. День и ночь он рисует свою нареченную: фея, волшебница, ангел, лукавый эльф – какие только образы Эдвард ни выдумывает, чтобы выразить свой восторг и обожание! Я так рад за него.
20 февраля 1887 года.
Случилось ужасное несчастье! Мистер Уорден проигрался на скачках и задолжал огромные деньги. Газеты пишут, что его банк на грани банкротства, и требуется большое финансовое вливание, чтобы он остался на плаву. Эдвард выглядит больным: он думает, что их свадьба с Мэри не состоится.
Все висит на волоске.
7 марта 1887 года.
Мистер Уорден объявил помолвку расторгнутой. Мэри вернула Эдварду кольцо и все письма и подарки. Он совершил ответный жест вежливости и заперся в своей комнате. Я боюсь туда заходить, боюсь заговорить с собственным сыном. Это страшно.
2 апреля 1887 года.
Причина разрыва выяснилась довольно скоро. Генри, один из тех молодых людей, что увивались за Мэри, оказался сыном члена палаты лордов. Я помню его – поверхностный франтоватый юнец, не имеющий собственных суждений ни по одному вопросу. Но его отец баснословно богат; он выкупил все векселя мистера Уордена и подарил их сыну. Но самое худшее то, что Мэри не выглядит грустной или тоскующей. Я подозреваю, что быть женой лорда для нее более лестно.
А Эдвард совершенно раздавлен. Аманда плачет целыми днями. Я не знаю, как мы все переживем этот удар.
31 августа 1887 года.
Сегодня у Эдварда день рождения. Он впервые вышел из комнаты больше, чем на полчаса, и ничто в его лице не напоминало о перенесенных страданиях. Я совершил постыдный поступок: воспользовавшись отсутствием Эдварда, прокрался в его спальню. Первое, что я увидел – обгорелые клочки бумаги в камине: Эдвард жег свои рисунки. Я поднял один. Господи, какой кошмар! Всю боль своего сердца мой бедный мальчик выплеснул на безмолвную бумагу, видимо, желая уберечь нас. Ни словом, ни жестом он не выдал своего горя. Не знаю, что страшнее, - слезы и стоны или этот немой крик.
16 декабря 1887 года.
Эдвард совсем ушел в себя, в мир своих чудесных фантазий. Он не замечает ничего вокруг, кажется, он даже не знает, что приближается Рождество. Он снова рисует, и эти картины прекрасны. Глядя на них, мне хочется плакать. Почему, ну почему такое нежное сердце оказалось разбитым? Господи, я знаю, что ты никому не посылаешь сверх того, что он может вынести, но мой сын…
Неделю назад в газете поместили объявление о бракосочетании Мэри Элис Уорден и Генри Фредерика Чарльза Бартонуолла. В лице Эдварда не дрогнула ни одна черта, он по-прежнему был тих и приветлив. И это было так невыносимо, что Аманда слегла в горячке. Я боюсь, что она не выдержит. Господи, не дай мне потерять ее!
8 октября 1888 года.
Эдвард совершенно болен. Врачи подозревают чахотку. Они посоветовали нам уехать из Лондона, подальше от его смога и сырости. И от воспоминаний. Мы перебрались в Абердин, славный своим мягким климатом.
От Эдварда осталась лишь тень, и глаза на бледном лице похожи на черные провалы. Мне страшно смотреть в них. Мы с матерью стараемся изо всех сил, пытаясь возбудить в нем жажду к жизни, но все напрасно. Он нас не замечает. И по-прежнему рисует. Рисует непрерывно, забывая про сон и еду. Будто боится не успеть…
19 апреля 1889 года.
Эдвард почти не встает с постели. Аманда молится. Я не вижу выхода. С головой ушел в работу.
2 июня 1889 года.
Эдвард умер.
2 января 1891 года.
Не думал я, что когда-нибудь вернусь к этому дневнику. Но руки сами потянулись к старой тетради. Хм, только посмотрев на дату, я понял, что прошло ровно полтора года со дня…
Нет, не могу.
5 января 1891 года.
Мы в Америке. Аманда настояла. Она не могла больше оставаться в Лондоне, где все напоминало ей об Эдварде. Однажды я вслух вспоминал о своих давнишних планах по переселению в Америку, и Аманда сказала, что это замечательный план. Сперва я не соглашался, но потом… Что ж, мы продали все, что имели, попрощались с друзьями и родными и уехали. Могила Эдварда осталась в Англии, и нас разделил океан, но Аманда готова была пойти на это. «Не хочу, чтобы он и после смерти был вдалеке от родины и любимой», - так она сказала. Думаю, она права.
Нашим новым домом мы избрали Флориду. Здесь тепло, солнечно, и океан совсем близко. Мы поселились в небольшом коттедже в ***. Город окружен апельсиновыми рощами и невысокими горами. Иногда я думаю: жаль, что Эдвард всего этого не видит – он бы обязательно нарисовал множество новых картин. Я заметил, что некоторые его пейзажи очень похожи на то, что я вижу здесь.
Жаль, что мы не переехали раньше. Может быть, в этом климате Эдварду удалось бы преодолеть болезнь. Может…
13 сентября 1891 года.
Мы с Амандой почти не разговариваем, а ведь раньше все наши дни были наполнены беседами. Она мучительно напоминает мне Эдварда в его последние месяцы. Она не гуляет, не любуется местными видами, не стремится завести знакомства в местном обществе. Просто сидит и перебирает вещи Эдварда. Чтобы отвлечь ее, я даже завел собаку, но без толку. От отчаянья я отнес некоторые вещи на чердак и, разглядывая картины, вдруг понял, что делать.
Я построю дом. Дом Эдварда. Он будет точь-в-точь, как на картине.
19 мая 1893 года.
Дом построен, и мы перебрались в него. Я впервые за долгое время услышал смех Аманды. Кажется, она наконец-то пришла в себя. Может быть, мы еще будем… если не счастливы, то хотя бы спокойны?
5 ноября 1894 года.
Вчера Аманда целый день гуляла с Монти, а сегодня слегла с простудой. Она так пренебрежительно относится к своему здоровью… А в ответ на мое беспокойство сказала, что все в руках Господа.
Боже, мы все в твоих руках. Не посылай мне больше испытаний.
23 февраля 1896 года.
Сегодня мы с Монти навещали могилу Аманды. Там так тихо, что хочется остаться. Лечь рядом и раствориться в запахе цветов и соленом ветре.
Когда умрет Монти, я останусь совсем один.
3 января 1901 года.
Весь мир вступает в новый век, а я сижу тут, как сыч, и вспоминаю о счастливых временах. Благодаря разумным вложениям моего капитала хватит, чтобы построить дюжину домов. Делать абсолютно нечего. Чтобы упражнять ум, я конструирую автоматы, намеренно усложняя их. Новое мое творение делает замечательные печенья, которые забирают добрые старушки из местной благотворительной организации. Они же навязывают мне свое общество и наивные душеспасительные беседы. Кажется, в их глазах я закоренелый грешник и еретик – потому что увлекся книгами, в которых содержится хотя бы малейшее упоминание о гомункулусах. Когда-то я прочитал роман миссис Шелли и был потрясен им. Теперь почему-то вспомнил. Наверное, я слишком долго живу в одиночестве.
15 июля 1902 года.
Мои конспекты по созданию искусственного человека занимают уже три тетради; особенно мне помогли труды Парацельса. Однако, увлекшись алхимией, я совершенно упустил из виду собственные умения. Почему гомункулус должен быть из плоти и крови?
24 сентября 1907 года.
Труд мой, по-видимому, так же далек от завершения, как я – от господа бога. Все, что выходит из моих рук – это многочисленные довольно неуклюжие человекоподобные автоматы. Я перепробовал множество вариантов, я открыл несколько новых соединений, я вновь начал переписываться с ведущими инженерными умами Европы и Америки, мистер Форд лично приезжал, чтобы пригласить меня работать в его компании… И все безрезультатно. Неудачи преследуют меня.
9 декабря 1918 года.
Череда неудачных экспериментов с использованием частиц собственной плоти натолкнула меня на идею попробовать плоть кого-нибудь другого. Возможно, в этом все дело – я слишком стар, и в моих клетках совсем не осталось жизненной энергии. Нужно немного, всего лишь прядь волос либо капля крови… Но кто согласится их отдать сумасшедшему ученому? Не грабить же могилы, в самом деле!
25 декабря 1918 года.
Я нашел! Среди украшений моей дорогой жены оказался перстень с волосами Эдварда. Бедная женщина, она не дожила до этого дня… Как бы она радовалась.
28 декабря 1918 года.
Он моргает, он двигается, он пробует говорить!
Три дня я не отходил от Эдварда ни на шаг. С той минуты, как он открыл глаза. Жаль, что он похож на того Эдварда, каким он был в конце. Но это он, я вернул его, я смог! Господи, я оказался сильнее тебя, сильнее смерти! Теперь все будет иначе.
- Все, это последняя тетрадь. Видимо, твой… отец больше не захотел вести дневник, - сказала я и посмотрела на Эдварда.
Он плакал.
Я тихо встала и вышла из комнаты. Иногда даже самому одинокому человеку нужно немного побыть одному.